Николай Задорнов - Первое открытие [К океану]

— Он похож на Тузенбаха, — отвечал Гейсмар и отпрянул от товарища, как мальчишка.

— Тузенбаха? Нет, как можно! — вскричал Грот. — Тузенбах из Ревеля[188]? Не шутите…

Невельской улыбнулся — дед на самом деле был похож на важную персону.

Капитан и офицеры направились к гиляцким зимникам. Толпа повалила за ними. Поднявшись на берег, офицеры стали осматривать лиман и реку. Штурман брал высоту. Гиляки лезли к нему со всех сторон, желая посмотреть секстан.

— Поймал солнце зеркалами!

— Свел воду и солнце вместе! — кричали они.

Дед попросил у Невельского подзорную трубу. Глянув в нее, старик остолбенел. Посреди лимана он увидел лодку. В ней сидели брат с женой. Они перебирали сеть. Дед стал что-то кричать и, оторвавшись от трубы, плюнул в большой досаде, что его не услышали.

— Он, видимо, предполагал, что если видно, то и слышно! — весело заметил Грот.

— Любопытный народ, — сказал Попов.

Между тем Козлов подошел к Фомке. Он уже заметил, что тот и сейчас прячется и делает вид, будто не русский и ничего не понимает.

— Шапку долой! — вдруг в ухо ему крикнул матрос.

Фома невольно сдернул шапку, но тут же, все сообразив, посерел от страха и досады.

— Вот ты какой… — заметил матрос.

— Ну, ты не очень… — ответил ему Фомка.

На песке у лодок Невельской опустился на колено и вычертил примерный план лимана. Он объяснил гилякам, что едет вверх по реке, бросает лот, меряет воду, ищет глубокие места, фарватер и каналы между мелей.

Дед-гиляк, подобрав босые ноги под нерпичью юбку, присел рядом с Невельским. Он взял палочку и, не торопясь, нарисовал банки и отмели, а остальное пространство лимана покрыл черточками.

Гиляки заметили, что русские не понимают объяснений деда, и засмеялись. Дед стал проводить длинные черты через весь лиман, от берега до берега.

— Вашескородие! Это, однако, лодки, — заговорил Козлов. — Эй, приятель! — похлопал он по плечу седого гиляка. — Как вот это по-вашему? — Матрос показал на гиляцкую лодку, а потом на черточку.

Гиляки зашумели и закивали головами.

— Да, да! Совершенно верно! — воскликнул Грот. — Они показывают, что все пространство лимана доступно лодкам.

— А вы помните, Геннадий Иванович, — заговорил Попов, — Лаперуз пишет, что, когда он шел вдоль берега Сахалина, туземцы проводили черту между полуостровом и материковым берегом. Лаперуз решил, что они рисуют перешеек.

Мичман Грот поморщился, словно штурман задел его больное место.

— Может быть, гиляки хотели объяснить Лаперузу, что между материковым берегом и Сахалином можно проехать в лодке? — продолжал Попов.

Дед начертил границы страны Манжу.

Между тем матросы угостили гиляков крепким «черкасским» табаком. В Америке и на Гавайских островах этот русский табак производил эффект.

— У-у! Вот как хватает! — воскликнул Питкен.

Его трубка с русским табаком пошла из рук в руки.

Гилячки принесли свежую рыбу и туес с икрой.

— Горбуша! Такую на Камчатке видали! — говорили матросы.

— Принеси соли, — велел боцман Шестакову.

Распластав рыб ножами, матросы посолили их.

Старик вынул изо рта вырезанную из кости трубку, обтер ее полой халата и сунул Невельскому. Гейсмар с ужасом смотрел, как капитан взял ее в зубы. Затянувшись несколько раз, Невельской возвратил трубку старику. Пришлось и молодым офицерам курить трубку хозяев.

Все смеялись. Гиляки захохотали. Невельской хотел снова вернуть трубку, но старик ткнул капитана в грудь, показывая, что трубка принадлежит ему.

Невельской тронул деда за плечо и прижал трубку к сердцу, показывая, что доволен подарком.

Дед полагал, что с ним хотят попрощаться по гиляцкому обычаю. Он сморщился от умиления и, вытянув губы, потянулся к щеке Невельского, цепко обхватив шею капитана трясущимися руками. Он облобызал его дважды. Старик так обрадовался, что решил перецеловать всех русских.

Фомка Кудрявцев был тут же. Он все время держался в стороне, наблюдая, как офицеры и матросы знаками разговаривают с гиляками. Ему стало обидно, что он своих трусит. К тому же его жена и свояченица — обе тунгуски — все время подталкивали и просили: «Поговори со своими, поговори со своими!» Они сгорали от любопытства и уверяли, что это хорошие люди и ничего плохого не сделают. Фомка подумал, что бабий ум лучше всяких дум…

Капитан и высокий молодой офицер что-то пытались узнать у деда. Фомка подошел к ним.

— Да говорите прямо по-русски, ваше высокоблагородие. Что хотите спросите, я объясню, — сказал он и, густо покраснев, встал перед капитаном.

Невельской, казалось, не удивился.

— Чья тут земля? — спросил он.

— Ничья… — с недоумением ответил Кудрявцев.

— Спроси их, — велел капитан.

Гиляки с жадностью вперили взоры в лицо Фомки, ожидая, что он скажет. Их страшно занимало, о чем вообще могли говорить эти приехавшие к ним люди. Услыхав вопрос, они засмеялись. Особенно хохотали женщины.

— Чья земля!

— Разве земля бывает чьей-нибудь?

— Зачем смеяться? — заговорил старый гиляк. — Я был у манжу. У них землю делят и знают, где чья земля. У каждого своя земля, как у нас рубаха или собаки. А у нас нет этого. Так скажи, — велел он Фомке.

— А дань платите ли?

— Не знаем, что такое.

— Маньчжуры приходят и торгуют, — сказал Питкен. Он показал как.

И опять стали показывать капитану, что маньчжуры хватают женщин за грудь.

— Ты гиляк, что ли? — спросил Грот у Фомки.

Тот вытаращил глаза и склонил голову набок.

— Конечно, гиляк, ваше благородие! — отвечал он.

— Так, может быть, поедешь с нами проводничать? — спросил капитан.

— От этого увольте, ваше высокоблагородие! — взмолился он. — Тут у меня хозяйство.

Он побледнел, ожидая решения капитана. Похоже было, что, вопреки уверениям женщин, его схватят…

Невельской из деликатности старался не смотреть на Фомку, делал вид, что не узнает в нем русского, и лишь мельком пробежал взглядом по его глазам и желтоватой бороденке.

— Ответь мне на несколько вопросов, только скажи честно, я не обижу тебя. Есть ли у реки пролив к югу? Туда, вон в эту сторону?

— Так точно, ваше высокоблагородие! — вскричал Фомка по-солдатски, радуясь, что спросили не про то, чего он боялся…

— Глубок ли пролив?

— Того не знаю. Сам там не был. Вот старик вам чертил на песке, так я понял, что там лодки ходят. Матрос верно про это догадался. А я сам прежде не знал. Где не был, про то сказать не могу. Да вот я сейчас спрошу у гиляков…

— Спроси: проходят ли там суда?

— Нет, суда не ходят, а лодка пройдет, — перевел Кудрявцев объяснения гиляков.

Невельской задумался. Матросы смотрели на Фомку с недоверием.

Гиляки стали говорить, что пролив глубок.

— Откуда вы знаете, что пролив глубок?

Гиляки отвечали, что они на глубине ловят рыбу и поэтому знают места.

— А эти парни твои сыновья? — спрашивали гиляки, показывая на офицеров.

— Нет, это мои помощники.

— Все походят на тебя.

Невельской, кажется, впервые за все время плавания посмотрел на своих спутников не как на подчиненных офицеров. В самом деле, они почти юноши. И все трое похожи друг на друга. Гейсмар немного постарше, уже успел подраться на дуэли, разжалован, отслуживает офицерский чин…

Светлая голова штурмана наклонилась над шлюпкой, он укладывает инструменты. Пора в путь. А жарко здесь… И люди на Амуре добрей и приветливей, чем на побережье.

Кудрявцев переводил рассказ Питкена.

— Маньчжуры — народ высокий, с белокурыми усами, важный.

— Хотя бы одного увидеть, — сказал Невельской. — А что за народ нивхи?

— Нивхи — это и есть гиляки. Одно и то же. Русские и тунгусы зовут «гиляки». А многие наши даже не знают, что мы гиляки.

— А есть такой гиляк Позвейн?

— Как же, есть, наверное, и такой!

— Ну, спроси у своих.

Фомка спросил.

— Позвин, — объяснил старик, — он далеко живет…

— Позь? — переспросил Питкен. — Это мой друг!

В руках у Питкена был мешок, за плечами лук, а из расхлеста халата торчала берестяная коробка с табаком.

Гиляк показал Невельскому, что тоже хочет ехать бросать веревку в воду.

— Вот вам и проводник, ваше высокоблагородие! — сказал Фомка. — Он все знает… А ведь я тут, при деревне, стучу да сетки плету, в море не бываю. Я этой воды боюсь…

— Мичман Грот, идите поцелуйтесь на прощание со своим земляком! — крикнул Гейсмар.

Капитан приказал собираться. Заиграл горн.

— Как же ты рискнул открыться? — как бы между прочим спросил Козлов у Фомки.

— Свои! — жалко улыбнувшись и как бы прося прошения, ответил Кудрявцев.